Alfavo

14 . СНОВА МОСКВА

В начале октября я уволился с работы и, собрав манатки, отбыл в Москву. Там поселился в Тушино, в свободной комнатке Таиной подруги Маши, ибо теперь она жила у Таи на Новопесчаной, занимая насиженное мною место, а тушинская комната пустовала. Но это было далеко от центра, метро туда ещё не довели, трамвай тащился долго. и вскоре я затосковал. Пил в одиночестве вино, писал письма, сочинял слёзные стихи и пел песни под гитару.

Что-то мне сегодня неспокойно,
Места я к себе не нахожу.
Если б хоть увидеть краем глаза,
Если б знать, что помнишь обо мне!

Нету сил ни шляться, ни работать, –
Думы, песни, слёзы да вино…
Телефоны всё не отвечают,
И статья не клеится никак…

Наконец, ближе к лету, решил я перебраться к обетованным местам. Долго и безрезультатно читал объявления о сдаче комнат, звонил, уточнял… То уже сдали, то дорого, то не подходит, – а потом напечатал и расклеил по городу десять экземпляров собственного объявления. И тут же получил по почте девять предложений. Выбрал хорошую комнату в трёхкомнатной квартире в двух трамвайных остановках от станции метро Семёновская (бывшая Сталинская), куда и перебрался. Хозяева, как водится, предупредили, чтобы ночами не шумел и девок не водил, а через полгода говорят: «Что-то ты всё один кукуешь, не скучно? Позвал бы кого, мы не возражаем». Меня долго уговаривать не надо. Стали заходить девушки, да ещё и из Риги приезжали. «Жить стало лучше, жить стало веселее», как говаривал отец народов. 

Встал у зеркала с утра
С аппаратом у бедра.
Вот такой автопортрет
Получился в тридцать лет.

Поблизости от моего нового жилья располагался Измайловский парк, пригодный для прогулок, а ещё кольцевой Серебряно-виноградный пруд, куда летом я стал ездить на трамвае загорать и купаться. А если на том же трамвае поехать в другую сторону, то в конце пути будет Главный ботанический сад, Останкинский парк культуры и отдыха, ВДНХ и телецентр с вышкой, под которой тоже большой пруд, пригодный для купания. А сама ВДНХ, во-первых, со студенческих времён была моим любимым местом прогулок, во-вторых, у Хованского входа располагался мой институт ВНИИТЭ, а в-третьих, у Северного входа стоял ВГИК, будя ностальгические чувства.

Во ВНИИТЭ я был зачислен художником-конструктором в штат отдела машиностроения. Работал я там четыре дня в неделю, участвуя в плановой тематике отдела. Одно из ярких воспоминаний того периода, как ни странно, обеденные перерывы. Дело в том, что в те годы в кафе и ресторанах ВДНХ летом проводился смотр-конкурс предприятий общественного питания союзных республик. Всё там было очень вкусно, а главное – дёшево. Официантки – в национальных костюмах. Вежливость и быстрота обслуживания – на грани фантастики. Вот уж я наугощался!

Научным руководителем моей диссертации был назначен заведующий нашим отделом, интеллигентный и доброжелательный Юрий Долматовский, брат известного поэта-песенника и крупный авторитет в мире автомобилестроения. Это он подсказал мне мысль подать своё объявление, когда я искал жильё. Я говорю: «Так они сами предлагают», а он − «Вам надо, вы и подайте объявление». И как в воду глядел. Тут я вспомнил Шпекторова − это его стиль. Может, это автомобильные конструкторы такие деловые? Да нет, скорее, евреи.

По молодости лет я норовил вставлять в диссертацию отсебятину, находя её удачной, а он безжалостно, хотя и тактично, отвергал её, как помеху на пути к цели. Иногда осаживал мою критику: «А это что за выпад? Вы хотите с кем-то бодаться или защищать диссертацию?» Или сдерживал попытки умничать: «А зачем эти рассуждения? У вас разве диссертация по философии?» И учил эффективной работе над текстом, чего, как выяснилось, я не умел, хотя сочинения всегда писал хорошо. Просмотрев мою писанину, спрашивал: «Всё написали? Теперь используем метод ре-кле». − «А это как?» − «Режем-клеем». И помечал несущественное, а я со слезами в душе вырезал свои перлы ножницами и склеивал оставшийся сухой текст.

Этот человек укомплектовал очередной и последний в моей жизни «триумвират» − на этот раз не из ровесников, а из людей состоявшихся, сверкнувших яркой кометой в моей судьбе. А двух первых вы помните − это Коротков и Шпекторов. Всеми тремя я тихо восхищался, у всех троих почерпнул много ценного не только из профессионального, но и из жизненного опыта, стараясь воспринять их принципы подобно тому, как в математике вооружился алгоритмами школьного репетитора. Ведь аналитическому подходу к работе и жизни нас не учили ни в школе, ни в институте. А жизненный опыт и представляет собой, по сути, выработку алгоритмов решения проблемных ситуаций.

Стержнем их учения были целеустремлённость и рационализм, доказательное вычленение главного и правильного, отказ от несущественного и сомнительного. Как и Коротков, Долматовский легко отличал правду от фальши, важное от мелкого, достойное от непорядочного. Как и Шпекторов, он всегда знал, что следует делать в данном случае, и что будет в результате. Представляю, как расправился бы он с этим моим блогом: «Ни о чём до конца и обо всём сразу! Оставьте одну рубрику и сконцентрируйтесь на ней!» Как поморщился бы Шпекторов: «В чем смысл всей этой работы, где результат?» И добавил бы какую-нибудь грубую и остроумную шуточку. И только Коротков похвалил бы: «Молодец, хорошо пишешь, для души, да и для ума тоже. А что не для заработка − так в этом ли смысл жизни?» И я согласился бы со всеми, но остался бы со своим мнением и с благодарной памятью о них. Кроме того, я чувствовал, что мнение этих людей обо мне достаточно высоко, и это было приятно, как и их умение работать без напряжения, не теряя здорового чувства юмора.

В ходе работы над диссертацией я посещал Библиотеку имени Ленина и попутно углубился в другую тему. Дело в том, что ещё в Риге отец заинтересовал меня одним сюжетом своей жизни. Я уже упоминал, что в молодости он некоторое время служил командиром смены в ВЧК под началом Дзержинского. Два комиссара его смены – Спрогис и Буйкис – были такими же, как и он, латышскими стрелками, и они поселились вместе в съёмной квартире.

Позже Спрогис под конспиративной кличкой Шмидхен помог разоблачить так называемый «заговор Локкарта», а потом пропал. И вот полковник КГБ Кравченко в газетной статье о заговоре Локкарта называет Шмидхеном Буйкиса. Отец встретился с полковником и со Лже-Шмидхеном, чтобы восстановить правду, но очная ставка успеха не имела. Написал в ЦК КПСС – опять без толку. Так дело и зависло. Отец – живой свидетель, но доказательств у него нет, а против КГБ не попрёшь. Кстати, по просьбе отца я всегда редактировал и печатал на машинке его письма, заявления и обращения, поэтому и был посвящён в детали.

По сути, дело-то не в полковнике КГБ, а в том, что его версия получила распространение в исторической и художественной литературе, поскольку он оказался ещё и плодовитым писателем. В таких условиях я чувствовал на себе ответственность за восстановление истины. Потому и взялся копать. Забрался в Спецхран Ленинки, прочитал книгу Локкарта «Буря над Россией», написанную по дневнику, ознакомился со всеми доступными источниками по этой теме. Нарыл немало прямых и косвенных подтверждений рассказам отца и в результате написал книжку «Шмидхен: затянувшийся маскарад». Опубликовать её тогда не удалось, хотя я «сватал» её даже Артёму Боровику. Он заинтересовался, но сказал, что для его издания «Совершенно секретно» это слишком длинно, а сокращать я отказался. Зато теперь эта книжка доступна в интернете.

Однако Шмидхен Шмидхеном, а дело делом. Возможно, и диссертацию надо было писать про Шмидхена, но, как говорится, проехали. Да и специальность у меня другая. Так или иначе, хотя и с отставанием от графики, диссертацию я доработал, оснастил демонстрационными планшетами и успешно защитил на Учёном совете ВНИИТЭ. А сколько было работы, сколько мучительных ожиданий, согласований, хождения по инстанциям, рецензентам и оппонентам… Сколько километров прошёл я по красивым аллеям ВДНХ, где располагался институт, томясь и ощущая себя беременным диссертацией, не способным разродиться… Раз я даже потерял свою диссертацию: оставил в автобусе, выходя возле дома. Хорошо, вовремя спохватился, поймал этот автобус на обратном пути и вернул пропажу. И вот, наконец, − ура, победа! Правда, при голосовании обнаружились два «чёрных шара», то есть два голоса против, но им я не удивлялся.

Даже в деловых кругах ко мне мало кто относился нейтрально. Многие уважали, другие любили и старались сблизиться, но непременно находились и отъявленные недоброжелатели. Даже без видимых причин. Завистники, что ли? Верно говорят, что только у дураков и уродов не бывает врагов. Помните, как на моего отца буквально катили бочку в ЛИИЖТе? Какая-то бочка стояла там во дворе, а он-де ничего не предпринял! Типичный враг народа. А Долматовский считал, что сам Соловьёв, директор ВНИИТЭ и председатель Учёного совета, голосовал против, потому что его недолюбливал, хотя и сам был одним из зачинателей отечественного промышленного дизайна. Может, антисемит? Но я-то причём? Я, напротив, интернационалист. Как нормальный человек, люблю людей доброжелательных независимо от происхождения, партийности, религиозности и не люблю злых, подлых, противных, продажных и завистливых.

Но ничего. Собаки лают, а караван идёт. Мне осталось дождаться приговора ВАК (Высшей аттестационной комиссии), где врагов у меня не было, и определяться с работой. Институт предлагал направление в Минск, в свой филиал, который занимался дизайном сельскохозяйственной техники, но это не вязалось ни с моей инженерной специальностью, ни с интересами, и я отказался. Тогда, говорят, отправим вас назад, в Рижское СХКБ. Опять заниматься ширпотребом для местной промышленности? Нет уж, спасибо. Я позвонил Шпекторову и попросил оформить отказ от моей кандидатуры «за невозможностью использовать по специальности». Так он и сделал.  

К сожалению, умер Дима Шпекторов очень рано, в сорок пять лет. В моей памяти он остался образцом реализма позиций, деловитости поступков, человечности отношений, трезвого и весёлого восприятия жизни. А Долматовский, хотя наши пути разошлись и с ним, долгие годы присылал мне новогодние поздравления, а когда впервые не прислал, я понял, что и его больше нет.

Отказавшись от распределения, я взялся за самостоятельное трудоустройство. В бытность моей работы в Риге к нам в СХКБ из Москвы приезжал симпатичный дядька Михаил Зворыкин, племянник изобретателя телевидения, заведовавший небольшим сектором технической эстетики во ВНИИ вагоностроения. Как и Долматовский, он относился к людям породы Станиславского: интеллигентным и обаятельным, с благородной сединой, в устах которых невозможно было даже представить что-то вроде грубого слова или начальственного окрика. «Эх, вот бы вас к нам бы, – сокрушался он тогда. – У нас ни одного настоящего дизайнера нет». Теперь я это ему припомнил и явился к ним в институт с предложением своих услуг. Зворыкин обрадовался и организовал запрос в Минтяжмаш на специалиста по технической эстетике, то есть, на меня. С этим запросом я пошёл к заместителю министра Эйсмонту, с которым, по счастью, оказался знаком: прежде он был директором Рижского вагонзавода. «Мы пошлём вас за границу, — воодушевился он, — там есть что посмотреть и перенять по части эстетики и удобства для пассажиров». И оформил ходатайство в Моссовет о моей московской прописке.

Забегая вперед, замечу, что из заявок на загранкомандировки, которые впоследствии я готовил едва ли не ежегодно, моя кандидатура постоянно вычёркивалась в Главке, где тоже были охотники прокатиться во Францию ​​или ФРГ. А жаловаться Эйсмонту, напоминая его обещания, я не хотел, потому что считал, что смелость и нахальство – вещи разные. К тому же, кроме скромности, многим мужчинам свойственна гордость, в быту именуемая самолюбием. Возможно, Шпекторов назвал бы ее дуростью. Но за границей я так и не побывал.

Правда, европейская цивилизация меня никогда особенно не увлекала. Другое дело – джунгли Амазонки, Африки или Австралии. Но тамошние ядовитые насекомые, пауки, змеи, жара и малярия не дают возможности свободно наслаждаться окружающей средой. Так что ничего нет лучше наших просторов! Но это другой вопрос. А для того, чтобы перенять что-либо полезное у заграничных вагонов, мне оставались лишь публикации в журналах да посещение регулярно проходивших московских международных выставок железнодорожного транспорта.

Получив разрешение Моссовета на постоянную прописку в Москве «с семьёй из двух человек», я вписал туда брата, которому перспективы в Риге тоже не светили. Тогда папа через ЦК разменял большую рижскую квартиру на две трехкомнатные: одну для них с мамой в престижном квартале на улице Лациса, другую – в отдалённом районе Кенгарагс, которую мы и обменяли на Москву. Так я стал москвичом, сотрудником ВНИИ вагоностроения, и работу больше не менял.

В истоке ВНИИВа стояло организованное в 1933 году в Москве Научно-исследовательское бюро (НИБ). Именно на его базе в 1961 году был образованн всесоюзный институт с филиалами в Калинине, Кременчуге и Риге, во главе с лауреатом Государственной премии, кандидатом технических наук и человеком широких взглядов Георгием Алексеевичем Казанским. К ведению института было отнесено научное обеспечение и координация работ всех заводов отрасли – производителей грузовых и пассажирских вагонов, электро- и дизель-поездов, трамвая и метро, ​​промышленного транспорта, контейнеров и тормозного оборудования.

Художников-конструкторов в штатном расписании института не было, и меня приняли на должность старшего инженера сектора технической эстетики с окладом 120 рублей. Помимо руководителя Михаила Зворыкина, в секторе работало четыре человека: мой ровесник Володя Кузьминов, тоже старший инженер, с которым мы быстро подружились, Юра Белов с Мариной Смирновой – инженеры с незаконченным высшим образованием, занимавшиеся, в основном, изготовлением чертежей и макетов, и самая молодая – Лена Иванова, девушка «на подхвате». Юра – скромный парень, мастер на все руки, но скептик, любил поругивать власть: сначала советскую, потом антисоветскую. Марина – дочка архитектора Сергея Маскина, руководителя дизайнерской группы Ленинградского вагонзавода. И Марина, и Лена – девушки приятные, хозяйственные, не вздорные. В общем, компания у нас сложилась дружеская, почти семейная, тем более, что обитали мы в отдельном полуподвале, на отшибе от прочих подразделений института.

Что касается жилищных условий, то московская квартира, где поселились мы с братом, была двухкомнатной, располагалась в Чертанове, районе новом, отдалённом и необжитом, без метро. ВНИИВ же поначалу ютился в жилом доме на Гоголевском бульваре, а потом захватил трёхэтажный дом на пересечении Пушкинской улицы со Столешниковым переулком, в четверти часа ходьбы от Красной площади. Чтобы добраться туда из дома, требовалось не менее полутора часов, а рабочий день начинался в восемь утра. Но годик-другой пришлось помучиться.

А затем родители затосковали и решили перебираться к своим чадам, обменяв и свою престижную квартиру на Москву. Целые вечера я просиживал в бюро обмена, как когда-то в клубе туристов, выискивая и сопоставляя варианты. Когда родители уже согласились с обменом на двухкомнатную квартиру через Ереван, мне попалась шикарная трехкомнатная квартира в генеральном доме в Новогиреево с прямым обменом на Ригу. Метро там ещё не ходило, но рядом была станция электрички. Они просили тысячу рублей доплаты, которых у нас не было. Через месяц, не найдя ничего лучшего, они остановились на нашем варианте без доплаты, но родители нарушать прежнюю договорённость сочли неприличным и оформили обмен через Ереван. А я думаю, основная причина заключалась в том, что хозяева генеральной квартиры скомпрометировали себя в их глазах желанием подзаработать на обмене. Ведь тогда квартиры не были частной собственностью, не оценивались в деньгах, и родители со своими «старорежимными» взглядами видели в этом спекуляцию, а сделка со спекулянтами им претила. Я, правда, не разделял столь суровых воззрений, ведь доплата при обмене была и тогда в порядке вещей. Да и необходимость в ней уже отпала. Но квартира была родительская, и мой голос решающего значения тут не имел. 

Обмен через Ереван состоялся, и мы переехали в новые квартиры. В Москве отцу как пенсионеру союзного значения удалось взамен двухкомнатной чертановской квартиры получить трехкомнатную в Орехово-Борисово – новом, еще более отдалённом районе, где они поселились с Эдгаром. Мне же как индивидуалисту, привыкшему к самостоятельности, досталась квартира уезжавшего в Ереван армянина, располагавшаяся на последнем этаже семиэтажного кирпичного дома на Трифоновской улице, всё-таки гораздо ближе к работе. Дом хоть и не вблизи метро, ​​но район с развитой инфраструктурой, рядом – почта, сберкасса и прачечная, остановка трамвая и автобуса. Квартира приличная, с двумя изолированными комнатами, с высокими потолками и паркетными полами, с балконом и телефоном, но без централизованной горячей воды, с газовой колонкой. 

Поскольку квартира была в довольно запущенном состоянии, пришлось делать косметический ремонт, в процессе которого я обновил обои на стенах и покрасил потолки: в одной комнате в тускло-розовый цвет, в другой – в тускло-жёлтый. Тусклый – чтобы не резал глаз. Примитивные двери в комнатах при ремонте заменили на белые филёнчатые с раздельными панелями, которые я оклеил плёнкой под дерево и оттенил в одной комнате серебряной и чёрной краской с окантовкой белым шнуром, а в другой — золотой и чёрной краской с жёлтым шнуром. Одна комната приобрела голубовато-серебристый оттенок, другая – красновато-золотистый. На потолки повесил рижские люстры, на стены – свои картины, на окна – красивые занавески. В нишах на кухне и в прихожей устроил стенные шкафы. Крашеные стены перекрасил в бордовый цвет.

В целом отделка квартиры приобрела квази-дворцовый колорит. Купил книжные полки, раскладной диван с красной обивкой и зелёный чехословацкий унитаз. Для стирки белья приобрёл компактную и легкую стиральную машину «Элита», которая ставилась на ванну на двух перекладинах. Конечно, всё по случаю: кругом был дефицит.

Своя двухкомнатная квартира – это уже не съёмная комната. Сюда не стыдно приглашать гостей не только на вечерок, но и на побывку. Из иногородних одно время у меня жила Лена Сойту, та самая одноклассница Наташи. В Москве она защищала диплом в Полиграфическом институте, который они с Наташей заочно закончили в Риге. Свои рукописи и конспекты она раскладывала по всему полу. Помню, мы с ней ходили во ВНИИТЭ на концерт Высоцкого, а вместо него приехал его коллега по театру Дима Межевич. После концерта мы с ним познакомились, и он пригласил нас к себе в гости. На другой день мы заявились к нему на Бауманскую, и в благодарность или в отместку за его концерт я развлёк их с женой своими песнями. Ну, а он дополнительно развлёк нас своими. Что же касается Высоцкого, то тогда он, аидимо, находился в запое.

А еще ко мне приезжали из Минска на каникулы две подросшие дочки-близняшки школьного приятеля Юры, чем-то напомнившие пушкинских Татьяну и Ольгу Лариных: одна мечтательная, другая весёлая. Юра с супругой подбивали меня жениться на одной из них, хотя они ещё не закончили школу. Спали они вдвоём на диване в соседней комнате, и перед сном я говорил: «Спокойной ночи! Кому наскучит или будет толкаться сестрёнка, милости прошу ко мне. У меня диван пошире». Но они постеснялись. То ли передо мной, то ли друг перед другим. Хотя вообще вели себя у меня довольно раскованно и рискованно.

Из своих соседей я подружился только с Аней Павлиновой из такой же квартиры этажом ниже. Сначала она жила с мамой, мужем и дочерью, потом мама переехала, а муж умер, и она нередко заходила пообщаться, поплакаться в жилетку, обсудить свои и мои личные проблемы. А ее пятилетняя дочка звала меня не мудрёно – Альфред Янович, а более просто и понятно: Фортепьяныч.

Теперь в Риге у нас осталась только дача, причём не прежняя, любимая, а другая, поскромнее. Как только отец вышел на пенсию, устроившись директором музея Революции в старинной Пороховой башне, в прежнюю дачу вселился управляющий делами ЦК, который заодно оккупировал и нашу пятикомнатную квартиру на улице Ханзас. А что вы хотели? Это вам не частное владение, а госсобственность! А пенсионеры, даже союзного значения, – люди второго сорта, «отработанный материал» , как впоследствии образно выразился Анатолий Чубайс. И дача у них должна быть тоже второго сорта.

Поэтому взамен прежней отцу предложили три варианта на выбор, и он едва не согласился на дачу где-то в Асари, хоть и неплохую, но рядом с большой танцплощадкой, притаившейся за высоким забором. Хорошо, я поинтересовался, что там за объект. В итоге выбрали другую, поспокойнее и поближе к привычным местам обитания – между Лиелупе и Булдури, прямо на Булдуру-проспекте. Правда, дача была коммунальная, с соседями на втором этаже. А у нас на первом была застеклённая веранда, две маленькие спаленки, кухня и большая гостиная с красивым белым камином, у которого весной было удобно отогревать заиндевевшие за зиму кроватные матрасы.

На новую дачу родители ездили из Москвы на лето, а я навещал их во время командировок или отпуска. Расположившись, бывало, в одной из спален, на сон грядущий я просматривал лежавшую там стопку журналов «Вопросы философии» (для камина, что ли?), где читал печатавшуюся с продолжениями дискуссию учёных о теории относительности. В ходе чтения с удовлетворением  убеждался, что без труда разбираюсь в вопросах, в которых путаются даже доктора философских наук. 

Погостив на даче, основную часть отпуска я проводил в турпоходах и поездках. Отпуск всегда брал в августе. Сами понимаете – грибы и ягоды, овощи и фрукты, рыбалка и охота. Ездил небольшой компанией в разном составе – с Таней, с другой какой подругой, с братом, со школьным приятелем, а то и вовсе один. В путешествиях старался вести подробный дневник. После возвращения печатал к нему фотографии с отснятых плёнок, складывал всё это в свой литературный архив или размещал в альбоме.

Кто не знает аль забыл – 
Много где я в жизни был: 
В дебрях горного Алтая 
Шастал, по лесу плутая,
И бродил, не чуя ног,
С рюкзаком и без дорог.

Я за этюдником

Я за синтезатором

Путешествовал я сначала на общественном транспорте и пешком, потом на моторной лодке, а с некоторых пор стал разъезжать на машине. Автомобиль ВАЗ-2103  после нескольких лет безуспешных попыток мне удалось приобрести к своему сорок первому дню рождения. Но это отдельная история, о ней рассказано в соответствующей главе моего романа. Пардон, блога. Или в рассказе «Прогулки на новом автомобиле» на сайте Проза.ру. А здесь обойдёмся дорожной песенкой Визбора в исполнении ансамбля «Песни нашего века».

 Отпуск − это хорошо. Однако пора вернуться к работе.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24

10 комментариев к записи “Кое-что о себе”