Alfavo

15 . СЛУЖЕБНЫЙ РОСТ

Долго ли, коротко, пришло решение ВАК о присуждении мне ученой степени кандидата технических наук в области технической эстетики. Таких в стране были единицы, и потому, когда благодаря постановлениям Совмина СССР о развитии дизайна и моим скромным усилиям наш сектор превратился в ОЛТЭ – Отраслевую лабораторию технической эстетики, насчёт кандидатуры её руководителя сомнений не возникло. Отраслевая – значит, ведущая в отрасли, а отрасль включала  наш институт с тремя филиалами и двадцать заводов в разных городах страны.

Заводы боролись за знак качества для своих изделий, а эргономическими и эстетическими  показателями качества, введенными с моей подачи в отраслевые стандарты, ведала наша лаборатория. Мы разрабатывали дизайн-проекты и нормативные документы, проводили экспертизы, помогали в организации заводских дизайнерских служб, а нам доставались отчисления от заводских премий и неплохих наценок на продукцию со знаком качества. Официальное заключение при этом давал Уральский филиал ВНИИТЭ по моему представлению.

Естественно, плотнее всего мы работали с заводами пассажирского вагоностроения – Калининским, Ленинградским, Мытищинским и Рижским, а также Брянским, который выпускал рефрижераторную секцию со служебным вагоном для персонала. На эти заводы я регулярно ездил в командировки, заключал договора, возил туда и защищал разработанные нами проекты. А при работе над скоростными поездами мы сотрудничали ещё и с авиационной промышленностью, в частности, с конструкторскими бюро Ильюшина и Яковлева.

Расширение нашей деятельности требовало и расширения нашей лаборатории. Зворыкин, которому в 60 лет отпраздновали юбилей как ветерану института, чувствовал себя неважно и работал на полставки, а в 64 года умер. Почти ежегодно я стал подавать заявки на дипломников МВХПУ – Высшего художественно-промышленного училища, где уже готовили дизайнеров разного профиля. Некоторых к нам направляли, но не все уживались с нашей тематикой и дисциплиной. Дизайнеры – народ свободолюбивый, а «свободных дней», как и в Риге, здесь никому не давали. Правда, в высших учебных заведениях и научных организациях ввели так называемый «скользящий график», но скольжение тоже особо не поощрялось, особенно для молодых специалистов.

Как представитель отраслевого института, да еще и такой, от которого зависело присвоение знака качества выпускаемой продукции, я был на заводах  человеком если и не авторитетным, то влиятельным. Дизайнеры часто воспринимаются на производстве как невежественные фантазёры. Другое дело, если у них есть инженерное образование, а я был именно таким. Тем не менее, без конфликтов не обходилось. С Рижского завода жаловались нашему директору на то, что из-за меня Уральский филиал ВНИИТЭ заблокировал знак качества новому электропоезду. Это была неправда. Хотя в своём заключении я отметил недостатки, но по сумме показателей дал добро.

Бывало, жаловались на меня и в Уральский филиал ВНИИТЭ, но там мне доверяли больше, чем жалобщикам: я дважды проходил там курсы повышения квалификации и был на хорошем счету. К тому же и моя учёная степень кое-чего стоила. Я же старался быть принципиальным, поскольку искренне болел за нашу продукцию и на международных выставках железнодорожного транспорта, регулярно проходивших под Москвой, испытывал обиду, видя, насколько лучше сделаны заграничные вагоны.
Правда, можно понять и заводчан, которые зачастую оправдывались тем, что им, к примеру, ограничивают фонды на цветные металлы. «А мы, что ли, виноваты? Мы сделали всё, что могли. За что нас лишать знака качества и премий?» Приходилось относиться с пониманием, а не рубить сплеча, хотя знака качества лишали вагон, а не коллектив изготовителей.

А еще РВЗ не включил меня соавтором в заявку на промышленный образец головы дизель-поезда, хотя ее форма была разработана по моим эскизам. Не личная ли там была причина? В одной из командировок я попал на юбилей завода и на банкете сидел рядом с главным конструктором дизель-поездов и его молодой женой. Было заметно, что ему неприятно внимание, которое она мне уделяла. Хотя, возможно, к делу это и не относилось.

Честолюбием и тщеславием я не страдал, в начальники не лез, но если меня ставили, не отказывался. Начальником был либеральным, но и над собой жёсткой команды не терпел. Потому и военную карьеру отмёл. А уж как мне шла офицерская форма – в ней я был бы неотразим. Впрочем, претензий к своей внешности у меня хватало. Вроде и красив, но если разобраться… Хотя фигура довольно ладная, но сложение не богатырское, нос длинноват, причёска не лежит, зубы не ахти, ноги волосатые, хоть и не слишком… да мало ли? А характер? Еще в школе друзья упрекали меня в пассивности и замкнутости: «Будь бойчее, общительней, все девчонки твоими будут!» Да и мама порой говорила: «Алик, из тебя слова не вытянешь!» Что поделаешь, интроверт. Ведь не д’Артаньян же, а Арамис. Дюма про него как написал? «Этот человек мало говорил, но много делал». Вот и действуй, помалкивая.

А кто не помнит про Арамиса, могу напомнить. В юности он учился в семинарии, а на досуге покорил одну красотку, за что её муж сильно его оскорбил и спустил с лестницы. Вдобавок озвучил эту историю, за что Арамиса выгнали из училища. Тогда он пошёл к лучшему учителю фехтования в Париже и занимался у него целый год, а затем вызвал обидчика на дуэль. Тот расхохотался, но согласился. И напрасно: Арамис убил его при первом же выпаде. Способный был парень, хоть и тихоня. Вместо церковной карьеры он стал королевским мушкетёром, но потом всё же подался в аббаты. Разбрасывался. Позже стал и епископом, а к закату жизни добился избрания Генералом иезуитского ордена, то есть всесильным и секретным их шефом, и уже метил в римские папы. Кстати, Арамис – единственный из четвёрки друзей, которого Дюма к концу трилогии оставляет живым.

Пардон за отступление. А досадовать на себя – самое милое дело! Только кто это тот, который досадует? Он что, вне критики? Над схваткой? За кустом спрятался? А я и на него досадую. Ишь, выискался, досадник! Тогда кто этот я, который и на него досадует? Ещё какая-то субстанция? Сколько же их? Это ж голову сломаешь! А кто будет ломать голову? Ещё кто-то? В том-то и дело. Одни нахлебники.

Самокритика – это хорошо. Когда ошибаешься, оправдываешься тем, что будет урок на будущее. Но ситуации не повторяются, и тогда придумываешь новое оправдание. Вот и я – с одной стороны, был смел и предприимчив, ни перед кем не тушевался и заходил в любые двери, кивнув цепному привратнику. Куда только я не проходил с обезоруживающей невозмутимостью! Но упускал удачу, шедшую прямо в руки. «За счастьем, кажется, ты по пятам несёшься, а как на деле с ним сочтёшься – попался, как ворона в суп». Это про меня, хотя я и против супа из вороны.

Сколько удач я пропустил! Даже если не говорить про обычное невезение. С другой стороны, коль удача обходит меня стороной, то все достижения есть дело моих рук, а не подачка свыше. Есть повод возгордиться! Но гордецом я не был. Я был романтиком и нигилистом. Пропаганду не слушал, в партию не вступал, в Бога не верил. Пропаганда была бездоказательной, партия принижала личность, требуя единства взглядов, а религия грешила лицемерием, призывая к бескорыстию помыслов во имя корыстной цели – грядущего блаженства в райских кущах. Все хотели, чтобы я сбросил своё любимое бельё и надел их униформу. Может, это и подходит тем, кто без царя в голове мечется по жизни, ища, к чему бы прислониться, а мне милее самостоятельность в суждениях и поступках. То, что мне подходит, могу брать и у врагов, а то, что претит, не возьму и у друзей.

Тем временем институт благодаря инициативе нового энергичного директора Акима Ивановича Речкалова был переведён из второй категории в первую, что влекло и повышение ставок. Рос у меня и кандидатский стаж, тоже влияющий на заработок. За восемь лет мой 120-рублёвый оклад скачками поднялся до четырёхсот рублей, а с премиями порой и до пятисот, что позволяло и чувствовать себя, и слыть весьма обеспеченным человеком.

Как тут без недоброжелателей и завистников: ишь, какой-то грёбаный дизайнер гребёт такие деньги! А новый директор, уступавший прежнему в широте кругозора и будучи сугубым практиком, не вполне понимал, зачем нужен какой-то дизайн в таком серьёзном деле, как вагоностроение. Это не мебель какая-нибудь, не товар для продажи. Тут электрика, пневматика, вентиляция, отопление, тормоза, тележки… В итоге нашу лабораторию низводили до группы, переселяли в неудобную комнату, обижали при распределении премий и совсем бы сжили со света, если бы не указания вышестоящих инстанций. А я думал: «Где, чёрт возьми, моя сабля?!»

Через пять лет после присвоения учёной степени я воспользовался правом подать заявление в ВАК на научное звание, и вскоре имел внушительную приставку к своей подписи на документах – к.т.н., с.н.с., то есть кандидат технических наук, старший научный сотрудник. А ещё позже, отслужив 25 лет, заработал медаль и почётное звание «Ветеран труда». К тому времени за моими плечами были работы над вагонами электро- и дизель-поездов, метрополитена, двухэтажных вагонов, рефрижераторной секции, отдельных грузовых и перспективных вагонов, не говоря уже о разработке нормативной документации и экспертизе качества продукции. Естественно, я регулярно составлял отчёты о работе лаборатории и выступал с докладами на научно-техническом совете института. Кроме того, по традиции выпускал институтскую стенгазету, куда помещал свои статьи и стихи.

Продолжал я заниматься и живописью, правда, урывками. Выставлял картины и в нашем институте, и в правлении НТО Машпром (Научно-технического общества машиностроительной промышленности), где состоял на общественных началах. А мой коллега Саша Бродский, одно время живший в моей квартире, подбил меня отвезти несколько картин в Манеж, где комплектовалась всесоюзная выставка к юбилею Ленина. Привёз я три женских портрета, приёмщица посмотрела и говорит: «Качество, конечно, есть. А где вы были раньше? Недавно прошла выставка портрета. Теперь-то выставком вряд ли возьмёт». Так и произошло.

Ещё деловой Саша посоветовал написать письмо директору Мосглавторга Трегубову с просьбой продать мне автомобиль. Напиши, говорит, что ты руководитель лаборатории дизайна, приходится возить рабочие планшеты и макеты, служебной машины нет… Я-то написал, но этим всё и кончилось. Более пронырливые люди подобные письма относят лично, и не всухомятку. Мне же ответили, что машину пусть выделяет институт, у него есть квота. А квота пустяковая, одна машина в год, и то не всегда. Желающих много, на всех не хватает, люди ждут годами.

Но после строительства АвтоВАЗа машина становилась всё доступнее. Правда, теоретически. Я подавал заявления на работе, записывался в дикие очереди, ночами ездил отмечаться – всё без толку. Тогда подговорил папу записаться в Риге в льготную очередь для ветеранов: вдруг там получится быстрее. И точно. В середине августа 1978 года пришла «повестка на бумажке»: готовьте семь пятьсот и можете забирать свой автомобиль. Папа звонит мне в Москву, а у меня как раз на носу отпуск, и всё вышло как нельзя более кстати. Водительские-то права я получил ещё в 1964 году, закончив автокурсы, так что поехал во всеоружии. А три тысячи, которых мне не хватало, одолжил уже в Риге у брата Володи, прямо как в куплете Рудакова и Нечаева:

«В церкви встретились два нищих,
И сказал Иван Кузьмич:
– Христа ради, дай три тыщи,
Не хватает на «Москвич».

В моём случае, правда, были «Жигули», да и встречались мы не в церкви, но, если не придираться, то один в один. В результате ко дню своего рождения я выкупил красивенький ВАЗ-2103 цвета «коррида». Пока оформлял машину и добирался до дачи, уже влюбился и в свой автомобиль, и в себя за рулём. Недельку покатавшись по окрестностям и освоившись, я дунул в одиночестве в Литву. Осмотрел Паневежис, Вильнюс и Тракай, особенно был впечатлён литовскими дорогами и новым оперным театром. В рабочем коллективе мой автомобиль тоже пригодился: я стал заниматься доставкой продовольственных заказов из магазинов, а также перевозкой денег из банка для зарплаты сотрудникам института.

Облизываю новую машину

Понимая, что машине нужен гараж, я записался в гаражно-строительный кооператив за Крестовским мостом, в пятнадцати минутах ходьбы от дома. Когда же гараж построили, я сложил туда инструменты, запчасти и снаряжение, а машину продолжал держать возле дома, поскольку ехать на работу через гараж оказалось гораздо дольше. А работа у меня, как вы помните, начиналась в восемь утра, и каждая утренняя минута была на счету.

Обзаведясь автомобилем, я стал изучать Москву с позиции водителя, подвозя всех, кто поднимал руку и знал дорогу. В результате за полгода освоил город весьма основательно, заодно пополнив и свой бюджет, памятуя о долге, который надо было вернуть Володе. Порой я и вовсе возил интуристов, которые платили долларами и не скупились. Кроме того, нередко делали мне комплименты за качество вождения. А дело в том, что ездил я быстро, но тормозил и маневрировал как можно более плавно.

На автомобильной почве я нашёл общий язык с руководителем параллельной лаборатории Сергеем Сапожниковым, у которого тоже был «жигуль». Наш дружный восьмой отдел включал четыре лаборатории. Вместе мы отмечали праздники и новоселья, собираясь в институте или на чьей-либо квартире, общались, угощались и танцевали. Я непременно участвовал в сочинении и исполнении частушек на злободневные темы. Когда ОЛТЭ низвели до группы, Сапожников взял наш коллектив в свой штат, а меня – в свой кабинет. Прежде-то он жил под Москвой, в Железнодорожном, где у него был знакомый мастер, хороший мужик, и я тоже повадился к нему советоваться и ремонтироваться.

А потом институт не без моей помощи выбил Сапожникову квартиру в Москве. Несмотря на пролетарскую фамилию, он происходил из старинного дворянского рода, увлекался генеалогией и геральдикой, посещал Московское Дворянское собрание и вскоре стал его герольдмейстером, а позже и предводителем. А мы с ним надолго остались хорошими друзьями.

К своим друзьям я относил и заместителя заведующего отделом Марка Либерзона, человека справедливого и добродушного, в молодости прошедшего войну пулемётчиком. С ним в обеденный перерыв мы часто играли в шахматы. «Ох, Авотин, как мне с тобой трудно!», – притворно вздыхал он, ломая голову над позицией. Играл я в институте и с другими любителями, и часто выигрывал. Довольно успешно разгадывал шахматные задачи. Но однажды произошёл конфуз.

Я ехал в поезде из командировки на Ждановский завод и предложил соседу по купе сыграть партию. То был пожилой дядечка, для меня по тем временам благообразный старичок. Не слишком охотно, но он согласился. Я взял у проводницы шахматы, и очень скоро он поставил мне мат. «Ну, это вы поспешили, – говорит. – Давайте ещё раз. Играйте аккуратнее». И снова обыграл меня, как школьника. Тогда я мобилизовал все свои хитрые ловушки и коварные удары, но он и в третий раз разделал меня под орех, продолжая утешать. Я уже ожидал, что он скажет: «Ну, это вы съели что-нибудь!» Тот случай меня отрезвил и поубавил спеси, за что я был благодарен своему попутчику, а то уж возомнил себя чуть ли не кандидатом в мастера спорта.

А в августе 1979 года мы с братом и «Мевой» поехали на свежей машине на Онежское озеро, которое фактически представляет собой целый комплекс озёр. «Меву» в собранном виде мы укрепили на крыше, решив, что это более оптимальный вариант, чем захламлять здоровыми мешками багажник и салон, а потом собирать, разбирать… А путь был «далёк и долог», разнообразен, непрост и интересен. Пришлось проехать по таким непролазным и каменистым дорогам, что я не раз пожалел, что не купил «Ниву».

Коль завяз в своей машине,
Чертыхайся и жалей,
Что не выбрал в магазине
«Ниву» вместо «Жигулей».

На одном из озёр этого комплекса нам попалось такое замечательное местечко, что в моём рейтинге мест для проведения отпуска (люблю составлять рейтинги!) оно вышло на первое место. Там в озеро вдавалась узкая коса, на которой мы и поставили лагерь. Подъезд был хороший, солнце сияло, рыба ловилась, а потом пошли и белые грибы. Поблизости в озере торчал маленький скалистый островок, где я написал два красивых этюда. По озеру под свежим ветром мы гоняли под парусами, и вода бурлила у форштевня, а зазевавшиеся утки бегом разбегались в разные стороны.

Закат на Ванжозере. Этюд 50х35 см, картон, масло.

На редкость комфортабельное жильё покидать было жалко, но всякий отпуск имеет дурное обыкновение заканчиваться. Однако это дело поправимое, поскольку через год имеет обыкновение начинаться следующий отпуск. И вот тут надо не прогадать.

18 июля 1986 года постановлением Госкомитета по науке и технике был образован Оргкомитет по созданию Союза дизайнеров СССР из двадцати человек, куда был включён и я. К тому времени на Пушкинской площади, на первом этаже здания редакции «Известий» функционировал Центр технической эстетики, где я редактировал весьма сырой проект Устава будущего Союза дизайнеров. 3 апреля 1987 года в Колонном зале Дома Союзов состоялся Учредительный съезд, который объявил о создании Союза, утвердил Устав и постановил считать всех делегатов первыми членами Союза дизайнеров, образовав таким образом его костяк. Так в дополнение к учёной степени и научному званию я стал членом Союза дизайнеров СССР.

Будучи кандидатом, я мог бы замахнуться и на доктора наук, написав диссертацию по своим работам и подняв зарплату до уровня оклада директора завода или института. Но это потребовало бы концентрации усилий, а тут столько дел! Пропади оно пропадом – сотней больше, сотней меньше… В этом ли счастье? У меня и командировки на заводы, и курсы повышения квалификации, и Союз дизайнеров, и живопись, и музыка, и переписка, и культурные развлечения, и подготовка к отпускным путешествиям и, наконец, эти бесконечные поиски единственной и неповторимой подруги сердца, ведь давно пора было создавать семью…

Живёшь, живёшь, а жизнь проходит мимо,
И время будто стороной течёт,
А женщина влечёт неумолимо,
Сквозь все дела и помыслы влечёт!

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24

10 комментариев к записи “Кое-что о себе”