Alfavo

10. НА  РАСПУТЬЕ

Вот и пролетело пять институтских лет. Возможно, лучшая часть жизни. Хватит учиться, пора работать. Сижу в вагоне, пишу стишок.

Прощай, МИИТ! Без сожаленья
Тебя оставлю навсегда.
Ты мало дал мне вдохновенья
И мало радости труда.

Хотя я кой-какие вещи
Познал в твоих стенах, МИИТ,
Боюсь, не буду я, как Бещев
Или как Кочнев, знаменит.

Прости, но я, признаться, выше
Ценю таких людей, каков
Презревший славу и афиши
Борис Петрович Коротков.

Прощай Москва, душа отчизны,
Столица вечной суеты!
С годами лучшими из жизни
Так скоро уплываешь ты.

Все люди честные на свете −
Твои друзья, твоя родня,
И мой уход ты не заметишь,
Как не заметила меня.

Ко всем с душой ты, словно к близким,
И к москвичам, и к тем из нас,
Что за московскую прописку
Готовы другу выбить глаз,

Дойти до подкупа, до драки,
До сделки с совестью, ей-ей,
Не говоря уже о браке
Из-за жилплощади твоей.

Я не такой, Москва, упрямый,
Эгоистичный дуралей,
Ты мне, Москва, признаюсь прямо,
Издалека ещё милей.

Прощай же, мир обетованный,
Мне только «В добрый путь!» скажи,
И в дымке, снежной и туманной,
Твои растают этажи…

(Бещев — Министр путей сообщения, Кочнев — начальник института, Коротков — художник, руководитель изостудии).

Приехав в Ригу и облобызавшись с родителями, я обратился в Совнархоз со своим возвратным направлением. Совнархоз разрешил найти работу самому, и, воспользовавшись этим, я устроил себе деловые каникулы. Спланировал «супертайм» по саморазвитию и творчеству, стал изучать языки, историю, философию, заниматься музыкой, живописью и литературой. Читал книги, писал картины, редактировал свои рассказы, сочинял стихи и музыкальные пьесы, играл на пианино и аккордеоне, осваивал немецкий язык и взялся за шведский. На английском читал простые книжки и ходил с братом на разговорную практику в Морской клуб. Эдгар, двумя годами ранее окончивший Московский энергетический институт, тоже работал в Риге, сначала в Академии наук, потом на полупроводниковом заводе.

Ещё мы с ним посещали кинолекторий. Заезжий лектор из Москвы увлекательно рассказывал о кино, а в конце говорил: «К сожалению, показать целиком некупленный заграничный фильм я не имею права, но в учебных целях не запрещается демонстрировать фрагменты. А поскольку размер фрагментов при этом не ограничивается, то я поступлю, как в мультфильме Диснея утёнок Дональд Дак поступил с тортом. Он зашёл в пустую комнату с накрытым для гостей столом и, увидев торт, аккуратно вырезал из него кусок. Зрители ожидали, что он возьмёт этот кусок, а он забрал оставшийся торт и смылся, оставив на столе отрезанный кусок». По этому принципу лектор показывал фильм практически целиком, только без титров.

А роман о французской жизни XVII века мне показался несерьёзным, и я его забросил. Вместо него стал писать запутанный шпионский детектив из американской истории времён начала Второй мировой войны, навеянный книгой М.Сейерса и А.Кана «Тайная война против Америки». Там меня привлекла подрывная работа немецкой агентуры против военных поставок из портов США в Англию и СССР. На этом фоне я разворачивал жизненные коллизии студентов американского приморского города.

Как бы мои занятия ни были интересны, долго сидеть на папиной шее я не хотел. Закончив трёхмесячный «супер-тайм», я устроился инженером-конструктором третьей категории на завод Латвэнерго, где молодым специалистам платили 95 рублей в месяц в отличие от обычных 80-ти. Занимались мы там разработкой электроприводов для медицинских аппаратов лучевой терапии. Вдобавок я набрался нахальства за дополнительный червонец в месяц руководить заводской изостудией. Для лучшего ознакомления с теорией и технологией живописи я подписался на уникальный многотомник «Школа изобразительного искусства», производил опыты по цветному освещению предметов и составил на большом холсте наглядную таблицу красочных смесей с учётом рекомендаций профессионалов и собственных наблюдений.

А поскольку Коротков выдал мне лестную характеристику, отметив мои «выдающиеся способности», я был принят на вечернее отделение Академии художеств, причём сразу на середину второго курса. Заодно ходил на бесплатные подготовительные курсы и на быстрые наброски с живых моделей, менявших позу каждые пять минут. Одну симпатичную модель я даже пригласил в гости, но в ответственный момент нас распугала тётя Маруся, внезапно приехавшая с дачи на городскую квартиру.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Академические рисунки

Домашний натюрморт

Фотопортрет по случаю 25-летия

А на вечере в клубе строителей я познакомился с хорошенькой, словно из народной сказки, латышской девушкой Дайной. Она сразу поехала ко мне и согласилась на всё. А потом я её потерял и долго искал, не зная адреса и бродя по пригородному району, где она жила. Но всё-таки нашёл. Привёз домой, познакомил с родителями, и довольно долго мы дружили, хотя влюбить меня в себя ей так и не удалось. Почему? Как знать, материя тонкая, плохо поддающаяся анализу.

А как же Инга? Кто забыл – это не девушка, а наша собака. За прошедшее время она подросла, стала настоящей короткошёрстной легавой, серой в крапинку и с чёрными ушами, и жила в маленькой «кухаркиной» комнатке за кухней, где стоял верстак и располагалась мастерская. Когда с работы приходил папа и садился за стол, она тащила ему надувной мяч и клала возле ноги, а сама отходила в дверной проём. Тут он должен был ударить по мячу, а она кидалась на него и отбивала передними лапами, как заправский вратарь. Потом, ухватив его зубами за шнуровку, снова подкладывала папе к ноге. И так три-четыре раза, пока папе не надоест. А поздно вечером, засидевшись за своими занятиями, я шёл её проведать. Сонная, она лежала на подстилке и удовлетворённо кряхтела, когда я её гладил и легонько давил на бока.

Не проработав и года, я затосковал и уволился с завода («Я бросил свой завод, хоть в общем, был не вправе» – В. Высоцкий). Ян Янович Тринклер сообщил, что проведённая на территории нашего завода проверка выявила повышенный радиационный фон из-за небрежного хранения радиоактивных материалов. Но уволился я не поэтому. Намылился поступать на дневное отделение Академии художеств. К этому меня подтолкнула беседа с учениками заводской изостудии.

Это были взрослые парни и девчата, работники завода, искренне увлечённые живописью. Как-то на занятиях я спросил у них, бросили бы они надёжную работу на заводе ради ненадёжной карьеры художников, если бы имели материальную возможность. Они едва не подняли меня на смех: конечно, бросили бы! А мне стало как-то даже совестно: я-то могу себе позволить обойтись академической стипендией, и путёвка в мир живописи у меня уже есть, а строю из себя чуть ли не патриота отечественной промышленности. Всё это сеяло сомнения в перспективах моей вроде бы определившейся судьбы. Мой настрой этого периода отразился в стихотворном письме к школьному другу, написанном «онегинской строфой», которая восхищала меня со школы. Напомню, что эта строфа содержит четырнадцать строк, включающих три четверостишия с разным строем рифмы плюс две заключительные рифмованные строки. Строфа с чередованием рифмы звучит красиво и не надоедает при любой длине стихотворения. Схематически это выглядит так: АБАБ, ААББ. АББА, АА.
Вот пример строфы из «Онегина» (строфу я условно разделил на четверостишия):

«И вот уже трещат морозы
И серебрятся средь полей…
(Читатель ждёт уж рифмы «розы»;
На, вот возьми её скорей!)

Опрятней модного паркета
Блистает речка, льдом одета.
Мальчишек радостный народ
Коньками звучно режет лёд;

На красных лапках гусь тяжёлый,
Задумав плыть по лону вод,
Ступает бережно на лёд,
Скользит и падает; весёлый

Мелькает, вьётся первый снег,
Звездами падая на брег».

А вот моё письмо из четырёх онегинских строф:

Спасибо, друг, за поздравленье!
Кем стал я нынче? Не секрет.
Тебе составить представленье
Поможет мой автопортрет.
Особо нечем похвалиться:
Давно ль топтал асфальт столицы,
Потом наладить жизнь хотел –
То денег нет, то куча дел…
Вопрос семьи, вопрос карьеры –
Не знаю сам, что предпочесть;
Бывает, верю в долг и честь,
Бывает, знаю чувство меры –
И в меру ем, и в меру сплю,
И в меру девочек люблю,

Сгоняю сон холодным душем
И распорядок дня порой
По три недели не нарушу,
Как положительный герой.
Презрев интимные заботы,
Пишу научные работы,
Засев с этюдником в кусты,
Мараю красками холсты,
Ищу утехи на экранах
Или у рампы. А порой,
Как отрицательный герой,
Спускаю деньги в ресторанах,
Меняю женщин, как носки,
И вот – стихи пишу с тоски.

А иногда пишу и прозу,
Презрев анапест и хорей
(Читатель ждёт уж рифму «розу»,
Так на, возьми её скорей!)
Что в прозе? Честные рассказы
Про наши школьные проказы,
Про драки, чуть не до крови,
Про первый робкий зов любви…
Тогда я в девочку влюбился
И мог тотчас покинуть класс,
Не встретив взгляда милых глаз.
Мой дивный сон тогда не сбылся,
И я б давно забыл о ней,
Коль был бы малость поумней.

Я и теперь не слишком умный —
Пишу про женщин, про кино,
Про дружный пир, большой и шумный,
Где пьют и водку, и вино,
Про интересную работу,
Про неудачную охоту,
Про недозрелые мечты,
Про мир, где жили я и ты,
И про туристские походы,
Где отрастала борода…
Героем не был я тогда,
Я скромным, помнишь, был в те годы,
Теперь же – выскочка и франт,
Хотя и признанный талант.

А однажды мама подсунула мне «Комсомольскую правду» с заметкой о романтичной девушке Ляне Даниленко, организовавшей в сибирском селе Челноково Красноярского края один из первых в стране университетов культуры и в 19 лет ставшей его ректором. Она была так заманчиво обрисована автором, столь созвучна моему настроению, что я принял её чуть ли не за героиню своего романа и написал ей письмо в стихах:

Мильон километров прошёл и проехал
Я чистых и грязных дорог,
Ни разу не плакал, но громкого смеха
Частенько сдержать я не мог.

Любить не любил я, но пылкого сердца
Порывов сковать не умел,
Я трезвым был малым, но бездну, поверьте, 
Я  чувств и желаний имел.

А раз на досуге, читая газету
Не помню, какого числа,
Я девушку встретил, и девушка эта
Моею судьбою была.

Я имя её повторял спозаранку
До кротких закатных лучей,
Планету бы вывернул всю наизнанку
За взгляд её милых очей!

Понятно, стишок был несерьёзный, с юморком, но всё же бил в цель, и я тут же получил ответ. Завязалась переписка. Вдруг меня вызвали в КГБ и – новое дело! – предложили направить на двухгодичные курсы контрразведки в Москве. После выпуска − погоны лейтенанта, оклад 140 рублей, свободное владение двумя иностранными языками, интересная работа с загранкомандировками. Предложение звучало заманчиво, хотя… Связать себя с военной службой? Слишком крутой поворот. Жить в режиме исполнения чужих приказов я никогда не стремился. Да и не в моём это характере. А в Академии художеств преподаватель Корнецкий отговаривает от поступления на очное отделение: «Зачем вам это надо? У вас хорошая специальность, гарантированная зарплата. После Академии пошлют в колхоз завклубом, будете там спиваться. Таких примеров полно». – «А как же вы?» – «Мне Министерство культуры заказало копию дипломной работы, и я зацепился в Риге. Но это исключение».

КГБ, Академия, инженерная специальность… Я чувствовал себя растерявшимся рыцарем на развилке дорог. Направо пойдёшь… Но развилка развилкой, а на носу август – пора отпусков. В растрёпанных чувствах я взял и махнул на Байкал, где на тяговой подстанции Култук сменным инженером работала Таня. Махнул − это легко сказать. На самом деле Таня попросила у коллеги и прислала мне ненужный ему в этом году железнодорожный билет на разовый бесплатный проезд в любой конец страны. А тогда уж я и махнул, вставив туда свою фотографию. А что вы хотите? Ехать в такую даль и обратно за свой счёт? Пардон, это мне не по карману. А железной дороге – какая ей разница, кто едет по льготному билету? За постельное бельё и за чай, так и быть, заплачу. К тому же, у меня диплом железнодорожника, я не со стороны примазался. А то, что работаю не по специальности, так это временно. Да и кто будет проверять. Ещё неизвестно, где работают другие, которые разъезжают с такими билетами.

Рассудив таким образом, в конце июля 1961 года я сел на поезд №44 и отправился в дальний путь. По дороге сделал остановку в Красноярске и посетил пристанище Ляны в Челноково, где она жила с подругой Кирой. Познакомились, пообщались, побродили по «Берендееву царству», как называли они свой лесной участок с домиками для птиц и зверей, а вечером я продолжил свой длинный маршрут.

На Байкале мы с Таней совершили незабываемый поход по горным хребтам и водным просторам этого великого озера-моря. Сначала не без приключений прогулялись по хребту Хамар-Дабан, где встретились с иркутскими туристами, покорили пик высотой 2025 метров и сочинили песню, которую распевали на мотив «Весёлого ветра» Дунаевского.

Весёлый Фред и храбрый Тань в тайгу собрались,
В тайгу собрались, в тайгу собрались,
Они с родителями перецеловались
И в путь далёкий весело пошли.

По таёжным запутанным тропам,
Через корни, стволы и суки,
По каменным порогам,
По горным по отрогам
Тащили они рюкзаки.

Кто привык почивать на диване,
С нами вместе в поход не пойдёт,
На пляже или в бане,
В кафе ли, в ресторане
Своё он счастье обретёт.

Весёлый Тань и храбрый Фред травой питались,
Травой питались, травой питались
И чистым спиртом на досуге упивались,
Чтоб воспаленье лёгких не схватить.

Они мылись в порожистой речке,
Что студёным потоком текла,
И рыбу в ней ловили,
И рыбы наловили
Бы, если бы она была.

Кто привык отдыхать на курорте,
С нами вместе в поход не пойдёт,
Он весь поход испортит,
Поскольку лишь в комфорте
Своё он счастье обретёт.

Весёлый Фред и храбрый Тань залезли в горы,
Залезли в горы, залезли в горы
И оглядели все байкальские просторы,
И сверху вниз взирали на орлов.

И с вершины в две тысячи метров,
Заблудившись слегка в облаках,
Ползли по камнепадам
То передом, то задом,
То на ногах, то на руках.

Кто привык опасаться ненастья,
Лазить в горы тому не дано,
Найдёт он своё счастье
Без нашего участья,
Стуча костями домино.

Вид на Слюдянку. Этюд 35х50 см, картон, масло.

Хребет Хамар-Дабан.

Байкальский закат. Этюд 35х50 см, картон, масло.

Потом сквозь штиль и шторм мы дважды пересекли Байкал на пароходе «Комсомолец», где подружились с весёлой девчонкой Стеллой и заехали в симпатичный посёлок Усть-Баргузин. Оттуда после некоторых мытарств съездили на рыбацком баркасе на полуостров Святой Нос. Там приютились у местных рыбаков, побродили по лесам, поплавали на лодке, постреляли водоплавающую дичь в Чивыркуйском заливе. Прощаясь с Байкалом, мы написали заключительные куплеты своей песни:

Весёлый Тань и храбрый Фред дичать начали,
Дичать начали, уже рычали,
И постепенно они вовсе одичали
И бородами обросли совсем.

Но зовут их уж новые дали,
Манит цивилизованный рай…
Мы о тебе мечтали,
Но от тебя устали,
До новых встреч, таёжный край!

Подробнее об этом читайте в разделе «Путешествия». Будет интересно.

А пока я ездил на Байкал, пропала Инга. Мама рассказала, что однажды мимо нашей дачи прошёл большой отряд детей из местного детсада. До того Инга была в саду, а потом исчезла. А надо сказать, она любила детей и всегда с удовольствием с ними общалась. Видимо, увязалась за детсадом, а потом кто-то её поймал и приватизировал: всё-таки, породистая охотничья собака. Осталось неясным, как она преодолела забор. Ни подходящих щелей, ни подкопов там не было. Перепрыгнула? Слишком высоко. Так или иначе, но больше мы её не видели.

В Култуке, по возвращении из похода, среди толстой стопки газет я обнаружил письмо от папы с газетной вырезкой, в которой сообщалось, что в соответствии с Постановлением Совета Министров СССР «Об улучшении качества продукции… путём внедрения методов художественного конструирования» в Москве организован Всесоюзный научно-исследовательский институт технической эстетики (ВНИИТЭ), в ряде крупных городов – его филиалы, а в столицах союзных республик – Специальные художественно-конструкторские бюро. Вот, думаю, – то, что мне подходит. На такой работе я удачно соединю свою инженерную квалификацию с художественными наклонностями. И не надо мне ни Академии художеств с её колхозными клубами, ни Комитета госбезопасности с его слежкой за согражданами.

Поскольку в Култуке жить было слишком зябко и тоскливо, особенно зимой, Таня после похода уволилась с подстанции и уехала со мной в Ригу, где поступила работать на ВЭФ, временно поселившись у нас на улице Ханзас. На ВЭФ её устроила работавшая там Герта, жена моего брата Володи, с которой Таня быстро подружилась. 

А я поступил в свежеорганизованное СХКБ на должность художника-конструктора третьей категории с окладом 110 рублей, рабочее удостоверение за номером 24, а командировочное и вовсе за номером 1. Поехал в Лиепаю на машиностроительный завод, для которого затем спроектировал обновлённую соковыжималку. Следом был ещё ряд проектов вроде багажника на крышу автомобиля, радиоприёмника и бетонолома. Всё это не гармонировало с моим статусом инженера путей сообщения, поэтому при первой возможности я ухватился за профильную тему, приняв участие в работе над скоростным электропоездом ЭР-200 для РВЗ – Рижского вагоностроительного завода.

Этот завод гордился славной историей: он был прародителем первого российского автомобиля и даже первого в мире танка. В советское время он выпускал электропоезда, дизель-поезда и трамваи, а после выхода Латвии из Союза постепенно усох, обмельчал, обанкротился, и в 2020 году прекратил своё существование. А конструкторский отдел электропоездов почти в полном составе переехал в Россию, на Демиховский завод, который наряду с Торжком стал выпускать электрички вместо РВЗ. Но тогда о таком никто не мог и помыслить.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24

10 комментариев к записи “Кое-что о себе”