Alfavo

Мы ещё вернёмся к экономике, сопоставим капитализм с социализмом и коммунизмом, а пока обратимся к политической истории. При этом заметим, что она обладает неким противоречивым двуединством. Политика озабочена будущим, история же озабочена прошлым. А никто ещё не сказал, что будущее важнее прошлого. Во всяком случае, без прошлого будущего не бывает, а прошлое без будущего уже вполне состоялось. И, более того, продолжает с помощью настоящего определять, что будет в будущем. Но определять-то они определяют, да всё равно никто не знает, что там будет, в этом будущем. Да и ни к чему это. Вот некоторые заглядывали туда без спросу, и что? Ничего это не изменило. Разве что потешило любопытных. А скептики смеялись. Правда, до поры.

Другое дело прошлое. Его, кажется, все должны знать. Ещё бы, ведь оно было на самом деле. Тут уж вопросы к нашей памяти. «Но как сошёл с самолёта, ты ведь должен помнить?!» — «Должен!.. Но не помню» («Ирония судьбы, или с лёгким паром!»). Поэтому мы позволим себе здесь не только устремляться мыслью в будущее и препарировать настоящее, но кое-что жёстко напоминать из прошлого. А то у нас вдобавок к скверной памяти ещё и мода на закрытые архивы не прошла. И всё это на фоне безобразной заангажированности лапшой, засохшей на ушах.

А начнём мы копаться в прошлом с одной любопытной шпионской истории.

О  ЗАГОВОРЕ  ЛОККАРТА

Дело было не так уж и давно, высоких цилиндров, плащей и шпаг уже не носили, хотя телевизоров ещё не было. Такая вот промежуточная эпоха. А для колорита приведу записанный мною свидетельский рассказ очевидца.  Поскольку записан он мною, а не стенографисткой, то позволю себе обойтись без кавычек.

Октябрьская революция застала меня, девятнадцатилетнего солдата, в Латгалии, в Латышской стрелковой дивизии, сражавшейся с наступавшими немецкими войсками. В марте 1918 года, после заключения Брестского мира, Исполком Латышских стрелковых полков, где я состоял председателем Латгальской секции, был эвакуирован в Москву. Вместе с руководством секции я демобилизовался, сдал дела в полковую канцелярию и отправился в Моссовет, приславший запрос на работников. Председатель Солдатской секции Моссовета штабс-капитан Артишевский выслушал меня и, не задумываясь, предложил стать «советским сыщиком». На следующий день я уже выполнял задания: ловил в Вешняках красный автомобиль анархистов и стоял «швейцаром» у дома на Собачьей площадке Арбата.

В марте из Петрограда в Москву переехало правительство и другие центральные органы, включая Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию (ВЧК), в состав которой и влилась Солдатская секция Моссовета. Так я стал комиссаром оперативной части Отдела ВЧК по борьбе с контрреволюцией.

С двумя чекистами, тоже латышскими стрелками, мы сблизились на почве схожей судьбы и вскоре, уйдя из общежития, поселились вместе на частной квартире.

Три чекиста, три весёлых друга. Москва, 1918 г.

Работали мы дружно и азартно, не жалуясь на трудности. Время было голодное, а дежурной смене выдавали по дополнительной банке мясных консервов, поэтому к дежурству нередко подключались, игнорируя отдых, комиссары из других смен. Свободное время было не в цене. Задания разбирали добровольно, не дожидаясь приказа. Каждый комиссар имел в кармане мандат на право обыска и ареста по своему усмотрению, но не было случая, чтобы он использовался в корыстных интересах.

 Однажды некто Энгельгардт, взрослый сын не то барона, не то генерала, задержанный за спекуляцию, на допросе бросил фразу: «У вас золото из-под носа вагонами увозят, а вы меня из-за ерунды держите. Называется, чрезвычайная комиссия!». За фразу зацепились – кто увозит, куда увозит. Заручившись обещанием освобождения, Энгельгардт согласился на сотрудничество с ВЧК. С его подачи на подмосковной станции были задержаны вагоны с золотом, готовые к отправке в Финляндию. Нити аферы потянулись в Петроград. Туда с моей подачи и направили моих друзей Спрогиса и Буйкиса вместе с Энгельгардтом. Притворяясь противниками советской власти, вышли они там прямо на политический заговор против Советов с участием дипломатов Антанты и самого Сиднея Рейли, одного из прототипов знаменитого агента 007 Джеймся Бонда. Тут-то оно всё и закрутилось.

История эта, не знаю, как сейчас, а в мои годы освещалась даже в школе под рубрикой раскрытия заговора Локкарта — первой громкой операции ВЧК. Шумная была история. С тех пор о ней написано много книг и снято несколько художественных и документальных фильмов. И фишка в том, что все они грешат досадной исторической ошибкой, связанной с личностью некоего таинственного Шмидхена, игравшего  в этом деле едва ли не первую скрипку. То ли он был английский шпион, то ли, напротив, чекист… Известно было только, что это псевдоним, а не настоящая фамилия. Значительно позже выяснилось, что этот Шмидхен и был главным разоблачителем Локкарта, но вот кем был он сам, оставалось скрытым от историков и читающих масс. А потом произошёл подлог, и дело ещё больше запуталось.

Тут-то и вышел на сцену свидетель, воспоминания которого я привёл в начале рассказа, и оказался моим собственным отцом.  Он уже давно не работал в ВЧК и не читал новых материалов о Шмидхене и Локкарте. Но со Шмидхеном-то в те поры они были, что называется, «Вась-Вась». Более того, жили в одной квартире. И вот чисто случайно, просматривая газеты, отец натыкается на наглую ложь. Его яркие воспоминания и схватка за восстановление истины сплелись в настоящую детективную историю, излагать которую в сжатом виде неинтересно, — там слишком много деталей, нанизанных друг на друга.  А вот почитать мою книжку «Шмидхен: затянувшийся маскарад», доступную в интернете, думаю, как раз интересно. Раньше в моде были мифы, теперь в моде версии. А я больше люблю факты, нанизанные на логическую нить. Эти факты я и восстанавливал с помощью рассказов отца и спецхрана Ленинской библиотеки, не забывая при этом о художественной выразительности текста и образов. 

А здесь приведу ещё пару цитат, позаимствованных из книги самого Локкарта «Буря над Россией».

ЛОККАРТ  О  НАШИХ  ПОЛИТИКАХ

Локкарт о Ленине

Пятый Всероссийский съезд Советов (Большой театр, 5 июля 1918 г.).  Локкарт цитирует эсерку Марию Спиридонову, критиковавшую аграрную политику большевиков:

«Сегодня здесь расходятся пути обеих коалиционных партий… Я обвиняю вас в том, что вы предаёте крестьян и эксплуатируете их для нужд вашей партии, вместо того, чтобы служить их интересам»… Буря оваций, рёв публики, перебранка. «Протиснувшемуся к рампе Троцкому криками не дают говорить. Его лицо бледно от бессильной злобы. Тщетно машет Свердлов колокольчиком, тщетно угрожает очистить зал.

Тут спокойно выступает на авансцену Ленин. Проходя мимо Свердлова, он касается его плеча и заставляет поставить колокольчик на место. Держа руки у лацканов пиджака, стоит он, ухмыляясь, перед беснующейся толпой с неописуемой самоуверенностью. По его адресу раздаются иронические выкрики и свистки, а он добродушно смеётся.

Затем он поднимает руку, и шум постепенно затихает. С холодной логикой возражает он по пунктам против нападок противников. С лёгким сарказмом бичует он непоследовательность, а подчас даже двусмысленность их поведения. Снова поднимается буря выкриков с места. Свердлов снова теряет хладнокровие и хватается за колокольчик. Ленин снова поднимает руку. Его самоуверенность начинает почти раздражать. Он говорит, пренебрегая всякими жестами, лишь слегка сопровождая свои аргументы едва заметным наклонением тела вперёд, говорит так, словно перед ним находятся ученики воскресной школы. На ядовитые упрёки в рабской уступчивости перед немцами он возражает указанием на то, что противники служат своей военной пропагандой империализму союзников. Холодно, без тени чувства, он защищает Брестский договор, не оспаривает содержащихся в нём унижений, но ссылается на непреклонный закон необходимости. Трудности настоящего момента он описывает, пожалуй, даже слишком чёрными красками, хвалит мужество борцов за социализм, советует запасаться терпением и терпением, предвещает блестящую будущность, когда утомление войной приведёт на всём свете к неизбежной революции. Постепенно весь зал подпадает под неотразимое влияние этого железного человека и слушает, как заворожённый. Речь заканчивается под ураган оваций…».

«Из всех когда-либо виденных мною политических деятелей он отличался самым уравновешенным темпераментом».

Локкарт о Сталине.

«Затем я ещё обменялся рукопожатием, не обращая на него внимания, с крепко слаженным, бледнолицым человеком с чёрными усами, густыми бровями и зачёсанными кверху чёрными волосами. Он ничего не говорил и казался мне недостаточно интересным, чтобы занять место в моей галерее большевистских вождей. Если бы его представили тогда партии, как преемника Ленина, то все партийцы покатились бы со смеху. Это был кавказец Джугашвили, известный ныне всему миру под именем Сталина, человека из стали».

А Октябрьскую революцию, которую нынче обычно именуют переворотом, Локкарт, человек из другого стана, называет «величайшей из всех революций». Правда, сами большевики аж до 1927 года называли её именно переворотом. 

Страницы: 1 2 3 4 5